Таким образом, мы отлично знаем, что суффикс «-вич» способен был всегда выполнять много различных функций. Единственно, на что он, казалось, никак и нигде не мог претендовать,—это на участие не в фамилиях и отчествах, а в самих личных собственных именах. Но в последние годы и это изменилось.
В одном из наших журналов я прочел заметку о жизни и творчестве датского поэта, которого зовут Ильич Юхансен. Довелось мне и на другом конце нашего материка, в жаркой Армении, встретить комсомольца, по имени Ильич Петросян. Как это могло случиться?
Очень просто как. Вполне понятно, что многим родителям, и на Западе и на Востоке, хочется назвать своего сына дорогим для них именем Ленина. У нас, русских, это осложнено тем, что мы остро различаем на слух наши собственные имя, отчество, фамилию. Поэтому мы идем особым, более сложным путем: изобретаем различные производные слова, связанные с именем Ленина: Владлен, Нинель, Ленина; нам нужно, чтобы они звучали для нас как имена, как наши русские имена, чтобы они не походили ни на фамилии, ни уж тем более на отчества.
Но для людей иноязычных это препятствие несущественно; для них отчество «Ильич» звучит так же, как и любое другое иностранное слово. И они спокойно делают его именем, хотя, вероятно, очень затруднились бы назвать своего ребенка «Элиассеном»: ведь по-датски «Элиассен» будет не «Илья», а «сын Ильи». Это для датчанина никак не имя, это — фамилия. (В журнале «Неделя» в 1968 году было сообщено, что в голландском городке Вормере некий господин Майер, любитель спорта, в честь советской конькобежки Сидоровой назвал новорожденного сына СИДОРОВ «Мне нравится, как это слово звучит!» — заявил он журналистам. Попробуйте поспорьте!).
О том же, но с другой стороны
Сейчас для нас с вами наш «-вич»—суффикс, представитель определенной грамматической категории, группы любопытных явлений, но и только. А ведь было время, когда он вызывал у людей самые бурные эмоции, исторгал то самодовольный смех, то гнев, то слезы. Как и почему? Вот какую показательную сценку нарисовал нам один автор XIX века, интересовавшийся русскими «родовыми прозвищами и титулами».
Первые годы после отмены крепостного права.
На поле работает артель крестьян, «временнообязанных». Подъехавший по дороге барин окликает одного из своих недавних рабов, обращаясь, к нему, как было до сих пор привычно, без «-вича»: «Эй, Иван Семенов!»
Иван Семенов — поодаль, он не слышит. Но те крестьяне, что поближе, охотно «помогают» помещику:
«Эй, Иван Семенович!—уважительно передают они так сказать, «по цепи».—Иди сюда: тебя Николай Петров кличет!»
Можно представить себе, как поморщился разжалованный в «Петровы» дворянин, как широко ухмыльнулся произведенный в «Семеновичи» вчерашний раб: ведь на протяжении веков эта незаметная частица делила весь народ на господ и слуг, на высокородных и «подлых». Нам сейчас трудно даже представить себе, какое значение придавалось когда-то ее наличию и отсутствию.
Вот в замечательном романе «Петр I» Алексея Толстого молодой еще царь разговаривает с неторопливым и опасливым купцом — архангелогородцем Иваном Жигулиным. Царю нужно, чтобы купечество взялось за вывоз русских товаров за границу; купчина не спешит хвататься за новое дело, старается получить от предложения как можно больше выгоды. Чем его пленить, чем поощрить? Барышом? Путешествием в дальние страны? Еще чем? Так поощрить, чтобы другим завидно стало. Но Петр хорошо знает своих русаков:
«Петр блестел на него глазами…
— А сам поедешь с товаром?.. Молодец!.. Андрей Андреевич, пиши указ… Первому негоцианту-навигатору… Как тебя, — Жигулин Иван, а по батюшке?..
Жигулин раскрыл рот, поднялся, глаза вылезли, борода задралась.
— Так с отчеством будешь писать нас?.. Да за это — что хошь!
И, как перед спасом, коему молился об удаче дел, повалился к царским ножкам…» (Алексей Толстой, Собр. соч., том седьмой, стр. 252.)
Романист ничего не прибавил от себя, ничего не преувеличил. Мы знаем, что еще в 1582 году Иван Грозный пожаловал «-вичем» купца Строганова за очень серьезную заслугу: Строганов вылечил от смертельной болезни царского любимца, Бориса Годунова. Это первая запись о таком пожаловании, но наверняка они случались и раньше.
Двадцать восемь лет спустя, уже Василий Шуйский, награждая других Строгановых, повелел и их «в своих государевых грамотах писать с „вичем“». В 1680 году такая же честь была предоставлена всем думным дьякам, крупнейшим по тому времени чиновникам, но с существенным ограничением: их было приказано «в государевых грамотах писать с „вичем", а в боярских списках — по-прежнему. Вот как дорог, как почетен тогда был этот удивительный суффикс, на который мы в наши дни не обращаем никакого внимания.
Прошло еще около ста лет, и Екатерина II считает нужным внести в обращение с «-вичами» строгую точность. Постановляется: первые пять классов чинов, то есть самых важных сановников, генералитет (тайных и статских советников), писать с «-вичем», чинов шестого, седьмого, восьмого классов — с отчеством на «-ов» (но без желанного «-вича»), всех же остальных — без отчеств. И только XIX век мало-помалу лишил пресловутый «-вич» его былой славы и значения. Во всяком случае Осип Сенковский, интересный ученый, но ярый мракобес и консерватор, в своей статье «Вич и вна» с явным огорчением писал:
«Нынче все без разбора чествуют друг друга вичами… в старину почесть эта принадлежала только… царям, боярам и думным людям, кроме дьяков… Одни только рабы вичали своих господ». (Да и совсем недавно именование «по имени-отчеству» считалось большой честью. У Н. А. Некрасова есть стихотворение «Эй, Иван!», герой которого, забитый лакей, плачется:
В рассказе Л. Андреева «Баргамот и Гараська» пьяница, попавший на квартиру городового в праздничную ночь, плачет от умиления, когда жена городового именует его по отчеству. А ведь это уже двадцатый век, не восемнадцатый!).
И в самом деле, теперь именование с отчеством превратилось в пустую формальность; никому не придет в голову ни наградить человека «правом» на «-вич», ни оскорбиться, ежели тебя самого назовут без «?вича». А ведь было не так; недаром в полном «Собрании законов царской России» было записано и такое постановление, выбранное из указа первых лет царствования Петра Первого: «Буде кто напишет думного дворянина жену без „вича" [то есть, в данном случае, без окончания ,,-вичевна" или „-вна“] и им на тех людях великие государи указали за то править за бесчестие», то есть преследовать по суду, как страшных оскорбителей.
А теперь? А теперь вы сами знаете: можно человека назвать с «?вичем» так, что он не обрадуется, а наоборот, удивится и огорчится или засмеется. Ну, скажем, так, как это сделала уже упомянутая плохо владеющая русским языком американка, акробатка в фильме «Цирк». (Самая маленькая особенность языка может привести к серьезным следствиям.
Однажды меня попросили написать очерк о русских именах, фамилиях и особенно отчествах для вьетнамского журнала. Оказалось: студентам из индокитайских стран, учащимся в СССР, очень трудно усвоить употребление наших отчеств. Они видят, что «отчество» — почтительный элемент нашей «именной тройчатки», что, скажем, В. И. Ленина в народе уважительно и с теплой любовью именуют «Ильичем», и после этого, из самых лучших побуждений; начинают знакомых юных девушек называть «Петровнами» и «Николаевнами». Очерк был написан и, видимо, принес какую-то пользу.)
Вот какую сложную и противоречивую историю прожил наш «?вич», суффикс русского отчества.
Что мне осталось еще сказать? Очень немногое. Во-первых, в восточнославянских языках «-вич» был не одинок; рядом с ним жили и другие суффиксы, пригодные для выражения понятия «отчество». Все знают украинский суффикс «-енко»: Шевченко — сын шевца, сапожника; Пилипенко —сын Филиппа (Пилипа), Филиппович. Он распространен на юге СССР сейчас уже не в качестве составной части отчеств; он образует фамилии. Но, разумеется, началось с выражения отношения между отцом и сыном: ведь это «-енко» почти равно нашему суффиксу «-ёнок», «-ята», который служит нам для называния детенышей, маленьких живых существ, сыновей своих отцов.